В последнее время медиа все чаще используют новые слова-феминитивы, непривычные для широкой аудитории. В подписях к материалам появляются «редакторки», «авторки», и другие профессиональные обозначения, которые раньше мы видели в мужском роде, — и у многих это вызывает если не возмущение, то искреннее удивление. О том, как отразится на языке и станет ли инициатива отдельных активистов общепринятой нормой, Znak.com поговорил с доктором филологических наук, заведующей кафедрой русского языка и стилистики факультета журналистики Уральского федерального университета имени первого президента России Б. Н. Ельцина Элиной Чепкиной.

«Оставить язык неизменным — наивное желание»

— Элина Владимировна, когда, по вашим ощущениям, тема феминитивов и вообще языковых изменений стала актуальной для СМИ?

— Что касается феминитивов, по моим ощущениям, до широкой дискуссии в медиа дело дошло только в этом году. Я уже больше десяти лет читаю на факультете журналистики курс о проблемах толерантности в СМИ, и в нем есть раздел о политкорректности. Я говорила студентам, что надо бы замечать, как язык фиксирует гендерные различия: есть актеры и актрисы, студенты и студентки, и хорошо было бы, если бы женщины были больше видны в СМИ, в том числе за счет более широкого использования феминитивов. И обычно эти вещи не находили отклика — просто принимались к сведению.

Я могу предположить, что сегодняшний интерес связан с более широкой темой в медиадискурсе: с флешмобом #metoo, с вопросами харассмента, сексуальных домогательств и вообще более широким обсуждением сугубо женских проблем. Полагаю, что это и стимулировало разговор про феминитивы. 

— Лично вы выступаете за феминитивы. Почему? 

— Когда в языке появляется больше слов, называющих именно женщин, это делает женщин и более видимыми в обществе. Кому-то может показаться, что сейчас все вдруг взяли и озаботились феминитивами, а раньше этого не было и жили хорошо. Но это же не так. Какое-то количество наименований женщин в языке было и есть всегда: учительница, писательница, журналистка. Эти слова мы давно знаем и употребляем. Сейчас для образования новых слов-феминитивов от слов мужского рода активно используется суффикс «к», и это тоже не ново. В 30-е годы прошлого века появилось слово «трактористка», образованное именно так, и воспринималось оно как обычное. Просто сейчас речь идет о расширении этой группы. 

А большее внимание общества к женщинам и их правам всегда улучшает положение и остальных Других. Сексизм и, например, гомофобия имеют общие корни. Согласно патриархатным стереотипам, мужчина — это сила и мужество, а женщина — слабость. И те же геи считаются недостаточно «мужественными мужчинами», хотя это не так. Так что от роста уважения к женщинам и женскому взгляду на мир выигрывают все маргинализованные группы.

— Почему тогда рост числа феминитивов вызывает неприятие со стороны некоторых людей?

— Думаю, что дело не в том, что такие люди как-то женщин ненавидят или активно готовы выступать против феминизма: это же напрямую не связано с феминизмом. Полагаю, что многие россияне просто боятся любых изменений в языке. Это очень заметная тенденция. Например, в 90-е годы, когда у нас все стало быстро меняться, Российской академией наук была подготовлена очень хорошая, взвешенная реформа орфографии. Там были напрашивающиеся, очевидные изменения: например, упрощение правил правописания одной и двух «н» в суффиксах причастий и прилагательных. Но все вдруг обеспокоились, начали говорить: «Как же это мы изменим наш язык?!». И реформа не состоялась. 

Мне кажется, что мнение о том, что феминитивы — это что-то ужасное, во многом базируется на желании оставить язык неизменным. Но это очень наивное желание. Язык все равно каждый день меняется, и я по меньшей мере три новых слова каждый день слышу. Недавно мы обсуждали со студентами, как стало популярно слово «трушный» в значении «настоящий». Процесс появления новых слов очень разнообразен, и феминитивы лишь один из примеров. Поэтому я отношусь к языковым новациям как к чему-то рутинному.

— Кто должен задавать норму для именования той или иной группы при создании новых слов? Раньше советовали использовать практики самоименования групп, но есть и другая позиция: что условные африканцы могут называть друг друга неграми, а остальным нужно искать корректные аналоги. Как это устроено в языке, что становится нормой?

— Выбор политкорректного имени для социальной группы — это вопрос не языковой, а социальной политики. Пример со словом «негр» некорректен: это русское слово, которое сами представители африканских этносов никогда не употребляли. Оно долго было нейтральным в нашей стране — по отношению к персонажам литературы и кино. Вживую мало кто имел шанс общаться с африканцами. А сейчас мы живем в открытом мире и это слово созвучно с оскорбительной формой, использующейся в английском языке. Если мы не хотим никого оскорблять, то мы его не используем. 

— Представители таких групп тоже неодинаково смотрят на эти слова. В личной беседе один выходец из Конго говорил мне, что называть его «черным» правильно, а «темнокожим» оскорбительно: «Ты же не обижаешься, что ты белый». Кого слушать?

— Со словом «черный» нет проблем, например в США. Но в России слово «черный» не означает «африканец». Оно употребляется по отношению к другим этническим группам — в первую очередь кавказским, — и по отношению к ним это уничижительное наименование. Поэтому когда говорят об использовании самоименований для этнических групп, речь идет об оценочно нейтральных словах.

— Как называть цыган, «рома»?

— Да, например. Нужно учитывать, как люди себя хотят называть. 

— Против феминитивов нередко выступают и женщины, в особенности представители профессиональных сообществ. Они считают слова «докторка» или «пилотка» оскорбительными и принижающими их профессиональные навыки. Почему складывается такое предубеждение? Кто в данном случае должен решать, как правильно?

— Слово «пилотка», наверное, не приживется, потому что у него есть совсем другое значение. Всегда в языке бывают какие-то исключения. Как у глагола «побеждать» нет формы первого лица будущего времени — мы же не говорим «победю», — так и здесь, если мы образуем феминитивы от всех существительных мужского рода, то попадутся ситуации типа «пилотки».

То, что сама тема оказалась предметом дискуссии — это важнее того, как конкретный человек к этому относится. Главное, что разговор о феминитивах поддерживается и мы к нему потихоньку привыкаем. В отторжении каких-то слов ничего нового нет. Сто лет назад Цветаева говорила: «Я поэт, а не поэтесса». И среди журналистов всегда были женщины, которые говорили, что они «не журналистки, а журналисты». Очень часто это связано с тем, что человек привыкает жить с каким-то языковым употреблением и просто не готов с ним расстаться. Но если меня, например, назвать «профессорка», я не подумаю, что в этом есть что-то уничижительное для меня. 

Употребление феминитивов сейчас, в конечном итоге, вопрос личного выбора. Не думаю, что «авторка», реально войдет в язык в скором времени.

На занятиях по толерантности в СМИ я часто встречалась с тем, что студенты не видели интолерантного отношения в некоторых расхожих фразах. Например, когда я предлагала исправить фразу «девочка выросла в неполной семье», каждый раз кто-то говорил: «А что такого? Я тоже выросла в неполной семье». И мы начинали обсуждать, что слово «неполная» указывает на то, что есть какой-то изъян, что якобы семье чего-то не хватает. Но это настолько распространено, что многие не замечают негативную коннотацию. То же самое было со словом «хохлы», которое я предлагала заменять на «украинцы»: были три человека в аудитории, заявившие: «Мы все хохлы, и нас это слово не задевает». 

— Сейчас феминистическое сообщество придумало «гендерные пробелы», когда на письме используется нижнее подчеркивание, чтобы уравнять упоминание полов. Как вы можете это прокомментировать?

— Мне кажется, пока это, скорее, форма языковой игры, как какое-то время назад был популярен «язык падонкафф», элементы которого, кстати, до сих пор сохраняются в неофициальном общении. Если кому-то весело в это играть, почему нет? Языковые игры делают нашу жизнь веселее. Отчасти и в дискуссии о феминитивах есть игровой момент: для многих это возможность поговорить о чем-то, казалось бы, не очень значительном и в то же время вызывающем интерес. Мне не хочется верить, что кто-то всерьез готов на баррикады идти, чтобы бороться с феминитивами. Часто это просто тема для разговора.

— Некоторые борются, наоборот, с мужскими наименованиями.

— Существительных мужского рода, в первую очередь для наименования престижных в обществе профессий, в русском языке очень много: «космонавт», «директор» и так далее. Я, например, заведующая кафедрой, но в трудовой книжке написано «заведующий» — хотя нет никакой проблемы образовать форму женского рода. Языковая традиция сопротивляется, но в принципе устройство русского языка не мешает тому, чтобы появилось больше феминитивов.

— А что мешает?

— Считается, что за феминитивы борются феминистки — хотя корректнее говорить о «сторонниках феминизма», потому что необязательно только женщины борются за права женщин. И в обществе есть негативный стереотип о них: «Феминистки — все лесбиянки, им просто мужик хороший не попался». И такое грубое уничижительное представление отражается на дискуссии о феминитивах.

Повторю: то, что и старые, и новые медиа проявляют внимание к этой теме, — хорошо.

Если мы готовы обсуждать какие-то специальные наименования для женщин, может быть, мы будем готовы и шире обсуждать такие проблемы, как уважение репродуктивных прав женщин — право распоряжаться своим телом, делать аборт, использовать контрацептивы, рожать, когда есть желание и возможность достойно позаботиться о ребенке. А не следовать принципу «дал бог зайку — даст и лужайку». Чтобы повышать рождаемость, нужно не с абортами бороться, а обеспечивать женщинам более гибкие условия труда: возможность перейти на неполный рабочий день, неполную рабочую неделю, доступность детских садов и многое другое. Иногда изменения в обществе начинаются с языка. Слова сами по себе ничего не решают, но они могут способствовать изменению отношения к разным людям.

— Пока использование феминитивов вызывает некоторую неловкость и у тех, кто им симпатизирует: недавно наша практикантка, готовя текст, использовала слова «блогерка» и «экскурсовод», чтобы охарактеризовать героиню публикации. Потому что «блогерка это общеупотребимое», а экскурсовод своего феминитива пока не получил. Что является критерием для такого отбора?

— Классический критерий нормы — когда слово вошло в словарь. Язык сам по себе довольно консервативен. Многие десятилетия обсуждается вопрос о разрушении оппозиции «оба/обе» — многие не хотят различать эти формы (в которых язык как раз замечает женщину). Но эта норма разрушается, разрушается и никак не разрушится. 

Есть и обратный процесс. Реформу языка в 90-е не запустили, но орфоэпию поправили, и теперь кофе может быть черный, а может быть черное. Это следование за массовым употреблением. Но это долгие процессы, и с феминитивами в ближайшее время это будет вопросом личного выбора. С использованием «блогерки» проще, потому что и слово «блогер» довольно новое. А подбор феминитива к привычным словам кажется довольно сложным.

— Отдельный вопрос, как должны образовываться новые слова. Сейчас для этого используется суффикс «к». Лично мне кажется более уместным суффикс «ш». На что нужно ориентироваться?

— Суффикс «ш» обычно придает просторечную окраску, уничижительную коннотацию. Еще у Чехова есть «генеральша», и это не «женщина-генерал», это «жена генерала». Поэтому «блогершу» тоже не приняли — это уничижительно. Специально суффикс «к» никто не выбирал, я думаю, просто он оказался удобен для использования в словообразовательной модели. И есть много слов типа «композиторка» в родственных славянских языках. Но в России это пока все игры в интернете, до реального вхождения в язык новым феминитивам довольно далеко.

— Есть ли успешный опыт «внедрения» нового имени в отношении какой-то группы? С инвалидами например?

— «Инвалидам» долго искали замену в языке, потому что однажды найденные эвфемистические аналоги устаревают. Сначала они стали «людьми с ограниченными возможностями». Потом стало ясно, что ограниченные возможности — это тоже указание на изъян, начали говорить про людей с «особыми потребностями». Как идея это неплохо, но опыт показывает, что и здесь новшества приживаются трудно. Многие люди называют инвалидов инвалидами, не желая кого-то оскорбить. И в законодательной базе слово сохраняется, что тоже влияет на практики его использования: есть пенсии по инвалидности, законы о поддержке инвалидов. 

Но есть хороший пример смены наименования. Когда после революции на улицах были толпы беспризорников, их собирали в детские колонии и называли «малолетними преступниками». Согласитесь, звучит ужасно: это же ребенок, у него еще может многое в жизни произойти, а он уже преступник. Потом это словосочетание заменили на «трудные подростки», что уже гораздо лучше, но все еще указывает на некий внутренний изъян. А сейчас службы социальной защиты приняли формулировку «ребенок, попавший в трудную жизненную ситуацию». А в трудную ситуацию любой может попасть, и это никак человека не характеризует. Эта история внушает оптимизм.

— Сайт «Такие дела» недавно составил свой словарь — какие слова и выражения использовать вместо тех, которые они находят «стигматизирующими». Там есть вещи, вызывающие некоторое недоумение. Например, предлагается не использовать слово «педофил» — потому что оно стигматизирует и несет негативный оттенок, заменять «самоубийство» словом «суицид» — мотивируя это негативным окрасом слова «убийство», и вообще не использовать формулировку «бывший заключенный», потому что человек отбыл наказание и теперь перед законом чист — хотя в российской юридической практике это характеризующий признак. Как вы можете это прокомментировать — появление такого словаря?

— Наверное, многим очень хотелось бы составить конечный список слов, которые использовать можно и которые нельзя. Но это невозможно. У Умберто Эко есть эссе про политкорректность, и там он говорит о том, что даже если есть наименования людей, которые надо бы заменить, вопрос «чем заменить» оказывается очень непростым. В интернете вы найдете много ироничных списков на эту тему: «менеджер противопожарной безопасности» вместо «пожарного» или «субъект гибкого расселения» вместо «бомжа». То есть «бомж» — это ужасно, но «субъект гибкого расселения» тоже вряд ли кто-то примет. Часто замены стигматизирующих формулировок найти нелегко или к ним нужно долго привыкать. 

— А это должен быть какой-то направляемый процесс или все должно устояться со временем?

— Какие-то слова остаются в языке, какие-то уходят, но это нерегулируемый процесс. Языком нельзя управлять административно, с помощью законов и указов. Но мы же не можем запретить составлять списки хороших и плохих слов. Да и не надо. Это стихийный процесс языкового творчества. Он никому не вредит, но и ни на что особо не влияет. 

«Законы давят не на язык, а на людей»

— Особенно остро сейчас стоит вопрос о том, какие слова сейчас считать оскорбительными в контексте новых законов об оскорблении власти. Недавно был инцидент в Ярославле с оскорбительной надписью, где напротив фамилии президента стояло неприличное слово, обозначающее секс-меньшинство. Оскорбительным в Роскомнадзоре считают и слово «вор» напротив фамилии политика. Как решить, что оскорбительно, а что нет? Ориентироваться ли на интенцию автора высказывания, на словари или на позицию оскорбившегося?

— Закон, о котором идет речь, опирается на уже давно существующую правовую норму, что «оскорбление — это унижение чести и достоинства личности, выраженное в неприличной форме». Принципиальна именно эта «неприличная форма» — и то, что было написано в Ярославле, под нее подпадает. А вообще, когда к экспертам-лингвистам обращаются за заключением, чтобы подать иск об оскорблении, оскорбительными людям часто кажутся слова, которые неприличными не являются, но обижают, задевают. Например, «предатель» или «негодяй» — слова литературные, у них коннотации нет никакой. В реальности оскорбительная лексика в СМИ встречается крайне редко: ну кто будет использовать грубое вульгарное слово с перспективой получить судебный иск? В том, что на здании написали, другая ситуация: это анонимное высказывание. 

— А со словом «вор» что не так? Оно негативное, оскорбительное?

— Негативно-оценочное, безусловно, но не оскорбительное, потому что нет «неприличной формы». 

— Для дел по этой статье, а также по «экстремистской» 282 УК РФ в прежней редакции и по 148 УК РФ («Нарушение права на свободу совести и вероисповеданий», более известной по делам об оскорблении чувств верующих), часто запрашивают профессиональную лингвистическую экспертизу. На что ориентируются эксперты при классификации высказываний и изображений как оскорбительных?

— По религиозной тематике нужна специальная экспертиза, и за ней обращаются к религиоведам. Насколько я знаю, число дел об оскорблении чувств верующих очень невелико. По заключениям экспертов-лингвистов могу сказать, что решение всегда остается за судьей. Не редкость, когда заключение заказывается каждой из сторон процесса и выводы специалистов не совпадают. Это часть состязательности в судебном процессе. Язык — он сложный, и иногда один и тот же текст можно прочитать по-разному. 

— Нет ли у вас ощущения, что все новые законы давят на язык СМИ и язык публичного высказывания? Обедняется ли язык в целом из-за этого?

— Законы давят не на язык, а на людей. Языку все равно. Он развивается столетиями, и на это развитие принятие того или иного закона не влияет.

Источник: znak.com