На Болотной (этим словом столько всего называют, что надо уточнять — на Болотной-Болотной, то есть именно на «том самом» митинге 10 декабря 2011 года) я встретил польского журналиста Вацлава Радзивиновича и, показав ему на уходящую за горизонт (ну почти) толпу, сказал — вот, мол, революция! И Вацлав согласился — да, говорит, это седьмая или восьмая революция, при которой я присутствую.

Я, считая себя знатоком истории, со знанием дела уточнил: а предыдущие какие — Киев-2004, Тбилиси-2003, Белград-2000? Нет, говорит Вацлав, Гданьск-1970, Люблин-1970, Гданьск-1979, Гданьск-1980 — и так далее до самого 1989 года. Мне это покажется смешным, и историю про поляка, у которого вся мировая история состоит исключительно из польских событий, я буду какое-то время рассказывать своим знакомым как смешной анекдот.

Но когда через несколько месяцев на очередной Болотной (уже не на Болотной, а где-то на бульварах) я снова встречу Вацлава, смешно мне не будет, и я спрошу его, когда нам ждать генерала Ярузельского с военным положением — за те месяцы мне уже будет понятна концепция многих идущих друг за другом «революций», когда как будто на глазах творится история, а потом оказывается, что ничего не изменилось, кроме крепче закрученных гаек.

Не могу сказать, что мне неловко за тот революционный восторг в конце 2011 года — хорош бы я был, если бы посреди того всеобщего порыва бегал вокруг остальных, дергал бы их за рукав или за полу пиджака и кричал: не верьте никому, не участвуйте, обманут, будет хуже; тот опыт, строго говоря, потому и бесценен, что и я, и остальные сумели на практике убедиться, что будет, если верить, если участвовать, если надеяться. 

Я для себя тему Болотной закрыл полтора года спустя, обманом пробравшись на сцену и спев там песню Летова (невнимательные современники до сих пор относят тот эпизод к общей кринжегенности протестов, но нет, сразу после песни я дал несколько интервью, в которых прямым текстом объяснил свой поступок именно как жест презрения к лидерам на сцене), и, переболев еще одной общей для очень многих тогда болезнью, — когда сидишь и думаешь, а что было бы, если бы мы не послушались тех, кто сговорился с мэрией и АП, и пошли бы на площадь Революции, — успокоился или, по крайней мере, убедил себя, что успокоился.

Сейчас все смеются над фотографией первых ельцинских дней, когда новые правители России — с Ельциным еще вместе Руцкой и Хасбулатов, там же молодые реформаторы во главе с Гайдаром, — стоят у Кремлевской стены, одетые в одинаковые серые пальто и меховые шапки, пошитые, очевидно, в каком-то цековском ателье, хозяевами которого они себя обнаружили вдруг, придя к власти. Наверное, стоит уточнить, что фотография сделана 23 февраля 1992 года, это день первого большого митинга красно-коричневой (так называли альянс тогдашних коммунистов и националистов) оппозиции, неожиданно жестоко разогнанного ОМОНом. 

23 февраля 1992 года прошел митинг красно-коричневой оппозиции

Потом будет палаточный лагерь у Останкинского телецентра, также жестоко разогнанный, потом еще более кровавый первомай 1993-го, октябрьские события того же года, много чего еще, и сейчас, пришпилив засушенную бабочку Болотной специальной булавкой, мы кладем ее под стекло, где декабрь 2011-го и май 2012-го оказываются в одном ряду и с чуть ли не миллионными демократическими митингами поздней перестройки, и с красно-коричневыми протестами девяностых, и с медведевских времен стояниями на Триумфальной, и с позднейшими «навальнистскими» протестами вплоть до митингов последней зимы, когда, как теперь кажется, митинговую Москву если не убили окончательно, то очень надолго заморозили. 2021 год требует вакцинных метафор — что ж, может, нас время от времени прививают революцией, чтобы ее не было, и каждый раз общество делится на прививочников и антипрививочников, глядящих друг на друга то ли с ненавистью, то ли с тем сочувствием, которое, в общем, хуже ненависти.

В свое время я много переживал, писал и говорил о проникновении кремлевской агентуры в протестную среду — до того допереживался, что сам стал для многих людей протеста образцом прокремлевской рептильности. Думаю, это нормально; бывают задачи, над которыми студент бьется часами, ничего не выходит, а потом выясняется — недостаточно условий, одна строчка в задачнике, например, не пропечаталась. Вот у нас, наверное, тот же случай — недостаточно условий, чтобы делать выводы, и даже главная, вскрывшаяся через год после Болотной сенсация того декабря — про посиделки заговорщиков в мэрии с «вискарем», — на самом деле тоже может значить, что угодно.

Мы до сих пор не знаем, чего тогда хотел Кремль, до сих пор не знаем, какими были реальные политические риски и перспективы, связанные с протестами, и какой из группировок во власти подыгрывали мы, стоя на той площади — ястребам, нуждавшимся в наглядной угрозе, или либералам, искавшим доказательство запроса на перемены.

Точечный (но с годами все более грубый) политический террор последовавших за Болотной лет и ускоренная авторитарная модернизация быта россиян, прежде всего москвичей, — в равной мере и то и другое, очевидно, происходит из Болотной, и хотя сочетание фсиновской швабры с открытием модного музея в ГЭС-2 никогда не станет источником общественной гармонии, глядя на эту Россию 2021 года, не получается испытывать ни симпатии, ни ностальгии по отношению к 2011 году, от которого, как теперь кажется, не осталось ни швабр, ни музеев — только эти десятки тысяч людей, которые стояли на Болотной со своей смутной и несформулированной надеждой на что-то, а ни я, ни кто-то другой из стоявших перед ними на сцене, не сумел перевести ту смутную надежду в понятные и правильные слова, а тем более действия.

Координационный совет оппозиции был сформирован после акций протеста в 2012 году, но договориться друг с другом его представителям не удалось

Организаторы Болотной очевидным образом делились тогда на опытных и неофитов — одни к тому времени уже десять или больше лет митинговали, заседали, что-то делали, давно убедившись, что у них ничего не выйдет; другие, я в том числе, подключились, имея в виду, что да, старые лидеры несостоятельны, но и новых ведь нет, и некому ими быть, кроме нас. Это сейчас понятно, какими ничтожествами были и те и другие (и какие угодно третьи), но тогда это, по крайней мере, не бросалось в глаза.

Сейчас мне кажется, что хотя бы понимать свою тогдашнюю, да и сегодняшнюю несостоятельность — это само по себе большой успех, но наверняка и это иллюзия.

Наверное, можно было бы свериться с тем же Вацлавом Радзивиновичем, который видел много революций и понимает все гораздо лучше нас, но его еще в 2015 году выгнали из России, лишив аккредитации под каким-то надуманным предлогом — зная склонность российского начальства ко всевозможной эзотерике и суеверным приметам, до сих пор уверен, что Вацлава потому и выслали, что боялись, а вдруг увидит русскую революцию.

Не увидит. И я тоже.

Публикации рубрики «Мнение» выражают личную точку зрения их авторов.

Хочешь, чтобы в стране были независимые СМИ? Поддержи Znak.com

Поддержи независимую журналистику

руб.Сделать регулярным (раз в месяц)Я согласен с условиямиОплатитьУсловия использования

Источник: znak.com