Журналист, телеведущий и писатель Леонид Парфенов представил в Ельцин Центре второй фильм собственной документальной дилогии «Русские грузины». Лента охватывает период с 1941 года по наши дни. Премьера кинокартины о Грузии и грузинах в СССР совпала с тяжелым кризисом в отношениях России с другой бывшей советской республикой — Украиной. Znak.com спросил Леонида Парфенова об исторических параллелях, признании ДНР и ЛНР, а также о влиянии россиян на решения своих лидеров. Интервью проходило вечером 23 февраля, за несколько часов до заявления президента России Владимира Путина о начале военной операции на Украине. 

Леонид ПарфеноваВладислав Лоншаков / Znak.com

— В финале «Русских грузин» сказано: разные народы решили идти порознь. Нынешняя повестка требует нас подумать и о других наших соседях — украинцах, а также о жителях Донбасса. Так вот, русские и украинцы — это один народ? 

— Конечно, не один народ. Мне не близки эти имперские размышления про несостоявшиеся государства, и то, как были проведены границы. Я понимаю, с каким ужасом это должны были слушать в Казахстане, [вспоминая] национально-территориальное размежевание, которое в Азии [в 1920–1930-е годы] происходило. Если сейчас вспомнить, где что было: когда-то Казахстан был АССР со столицей в Оренбурге. Может, они тогда предъявят претензии, что это бывшая их столица? Такие разговоры далеко могут завести. Это очень опасные разговоры в нынешнее время. 

И вот это доказательство своей правоты силой ничем хорошим никогда не заканчивалось.

От всех замахов российских на «имперскость» мы сами страдали больше всего. От империи больше всего страдали русские. Это была очень странная империя, в которой колонии примыкали к метрополии и жили, как правило, лучше метрополии. В метрополии за «счастье» обладания своими колониями доплачивали. 

— Также в вашей картине есть фрагмент послевоенного выступления Сталина, где тот отмечает «терпеливость» русского народа. Эта «терпеливость» — следствие сознательной политики властей или такая политика и порождена этой «терпеливостью»? 

— Не понятно, где тут яйцо, а где курица. Но есть данность: всякий раз, когда ты видишь сферы, где не рулит государство, ты видишь, что мы люди инициативные, очень предприимчивые, стремительно наверстывающие упущенное и ведущие себя очень либерально. Очень по-европейски. Совершенно никакого стадного инстинкта — «собьемся в общую кучку и тут у нас и будет хорошо». Вот это «все как у людей чтоб было». Неспроста оно было так отыграно Летовым, а потом еще раз отыграно Noize MC.

Всякий раз, когда есть возможность для инициативы и самореализации, я всегда вижу, что мой соотечественник ведет себя очень гордо, с достоинством и совершенно без желания повторять чью-то там колею и [исполнять] предназначенность. Он дерзит и хочет своего жизненного сценария. 

— Насколько уместны публичные сравнения нынешней обстановки с обстановкой перед Второй мировой войной?

— Эти сравнения хромают. Понимаете, в Советском Союзе — даже при гонке вооружений — риторика была всегда за мир. Она была, наверное, лукавой, но попытаться войну «продать кому-то» [тогда] даже в голову не приходило: [убедить] что это может быть хорошо. Риторика в духе «ради мира на земле не оставим камня на камне» тогда было невозможна. «Лишь бы не было войны» — я вырос только на этом. [На том], что ничего страшнее войны быть не может. 

И все очень уважительно. 

Об Америке, как сейчас, никакая советская пропаганда не говорила. Там были какие-то «кое-кто на берегах Потомака бряцает заржавелым оружием холодной войны», но это были какие-то неназываемые [персоны]. Но чтобы так уничижительно говорить о лидерах западных стран? В Советском Союзе никогда не было такого.

Ведь это и унижать себя: говорить в таком тоне о государственных лидерах стран, с которыми у нас дипломатические отношения, встречи. А уж тогдашняя пропаганда была никак не менее управляемая, чем нынешняя. Совершенно очевидно, это была установка: да, мы критикуем, «ястребы» какие-то есть… Но чтобы [к примеру] о Никсоне так [как сейчас о лидерах США] разнузданно говорили? Чтобы какой-нибудь депутат Верховного Совета СССР смел почему-то судить о Никсоне в тоне «кашу маслом не испортишь, как не обзови, все хорошо будет, и нечего миндальничать»? 

— В «Русских грузинах» показывается, как Грузия даже внутри советского государства умудряется сохранять субъектность и оставаться Грузией. При этом русский народ политической субъектности фактически лишен. Почему это происходит?

— Трудно сказать. Удивительно, но никому, никакой оппозиции никогда не удавалось соединить национально-освободительное движение с либеральным движением, со свободой, возможностями личной инициативы, личного проекта. Но это и есть части нашего освобождения: освободиться от имперских задач, сосредоточиться на себе, дать возможность подниматься людям, строить жизнь и проявлять инициативу так, как она проявляется во всех сферах, где у нас государства нет. [В таких сферах] все прекрасно цветет. 

Сфер таких, правда, немного. Каждый раз после ресторанов задумываешься, что следующее называть. Я всегда называю рестораны и рэп. В них государство не включено, а когда попытались написать за государство — «хлопну бургер за Собянина» — выяснилось, что сам жанр отторгает возможности госпропаганды внутри него.

Это вопрос [о субъектности] к нам ко всем. И каждый отвечает по-своему. Но одно совершенно точно. Я неплохо знаю страны Восточной Европы, части республик бывшего СССР, и я хорошо помню это соединение [либеральной идеологии и идеологии освобождения]: «Мы должны вернуться к себе, должны быть местом реализации нашего народа — это и есть наше освобождение. Освобождение и от империи, и от „советскости“ — потому что это тоже нас держало связанными, закрепощало и не давало проявить инициативу. Тогда мы и будем эстонцами, когда займемся собой, будем рассчитывать только на свои силы и не будем привязаны к коммунизму». 

[В России] это настроение немножко брезжило где-то в 91–92-м годах: «Слава богу, мы сами по себе, мы сами займемся собой и надо нам сосредоточиться на себе». Но очень быстро прошло. Почему-то опять возобладало ощущение реализации себя как империи, для которой задачи народного благосостояния как-то слишком приземленны — нужны все-таки какие-то еще мессианские [цели].

— «Поощрение инициативы» и «реализация для каждого» требуют какой-то своей, новой идеологии или отказа от идеологии в принципе?

Президент России Владимир Путин объявил о военной операции из-за конфликта на Донбассе

— Так это и есть идеология. Она и сложится суммой 140 млн реализованных жизней и в мощь державы, и в идеологию, и в то, что эта страна значит для остального мира. Ведь каждый раз, когда русские приходят в какое-то мировое дело, — они [привносят] что-то особое. Я много раз показывал это в фильмах и каждый раз восхищался.

[Например], как Сергей Щукин и Иван Морозов чувствовали искусство рубежа веков! Какие это были европейцы, с каким видением — какие это были, выражаясь современным языком, визионеры! Щукин вообще ни разу не ошибся. Все 264 картины — шедевры, он ни разу не купил ничего проходного. 

— Решение признать ДНР и ЛНР — это «романтическое» или прагматическое решение?

— Нет, прагматики я никак не могу в этом увидеть. Прагматика в чем? Для меня это [признание ДНР, ЛНР] загадка. Я не понимаю.

Источник: znak.com