Znak.com

Лекция директора «Левада-центра» Льва Гудкова «Раздраженное общество: общественное мнение в 2019 году», состоявшаяся в Ельцин Центре, ожидаемо собрала полный зал: только что в паре сотен метров отсюда отгремел многолюдный общественный протест, который войдет в историю Екатеринбурга и России под кратким и энергичным названием «За сквер».  

Начиная лекцию, Лев Дмитриевич отметил, что недовольство населения социально-экономической политикой Путина и ощущение приближающегося тупика стало накапливаться с 2015 года, с резкого падения рубля, и начало заметно проявляться к концу 2017-го.  «Президентская кампания и чемпионат мира по футболу ненадолго погасили эти настроения. Но подписание Путиным пенсионной реформы резко обвалило все показатели. Более 90% населения крайне негативно оценили законопроект, считая его нарушением негласного договора между населением и властью, а говоря проще — грабежом», — подчеркнул социолог.

«Протестные настроения снизились довольно сильно»  

Столкнулись два взгляда на пенсию. Один — советский, он разделяется нашим начальством, властью: пенсия — это компенсация утраты трудоспособности с возрастом, государство определяет меру этой утраты и соответственно назначает то или иное возмещение. Размер возмещения систематически падает: если в советское время соотношение пенсии к средней зарплате составляло 60–65%, то сейчас в разные годы, в зависимости от экономической ситуации, 29–32%. На пенсию очень трудно жить. 

Второй взгляд — тех, кто после выхода на пенсию собирался продолжать работать еще примерно пять с половиной лет, это чуть больше половины достигших пенсионного возраста. Это, как правило, люди более образованные, более квалифицированные, не занятые физическим трудом (те, кто заняты физическим трудом, настолько измотаны, что состояние их здоровья не позволяет им продолжать работать). 

Опрошенные социологами люди не согласны, что за их счет решаются военные проблемы в Сирии и ДонбассеZnak.com

Если брать не данные Росстата, а наши данные, средняя зарплата по стране составляет 38 тыс. рублей, но больше половины [из этого имущественного слоя] получают зарплату не больше 25 тыс. Основная масса живет крайне бедно. Учитывая, что около 70% нашего населения не имеет существенных сбережений или имеет сбережения, которые я называю «страховыми запасами», то есть такие, на которые семья может прожить не больше 2–4 месяцев, для этой категории зарплата вдобавок к пенсии — очень значимая прибавка. Благодаря ей в семейном бюджете возникают дополнительные доходы, которые позволяют семье делать какой-то маневр. 

Повышение пенсионного возраста лишает такой возможности, и именно поэтому рассматривается как нарушение негласного договора общества и власти, вызывая чрезвычайно острую реакцию. Понятно, что в соответствии с [официальной] информационной политикой государство находится в трудном положении: ведет войну в Донбассе и в Сирии, осуществляет перевооружение армии, повышает расходы на госаппарат, полицию и так далее, денег не хватает. Но, как говорят наши опрошенные, «почему это должно происходить за счет нас?» Летом прошлого года 53% опрошенных готовы были выйти на улицу с протестами против пенсионной реформы, если там, где они живут, состоялись бы такие демонстрации.

Но в августе — сентябре власть предприняла очень серьезные меры по стабилизации, недопущению консолидации — через критику организаторов протеста, их превентивные задержания и аресты, через выставление организаций-спойлеров, профсоюзов, которые как бы выступили с митингами и демонстрациями. Но доверия к ним не было, и на этом фоне протестные настроения начали спадать, на сегодня они снизились довольно сильно. 

То же и с политическими требованиями: сначала протест подскочил, но не удержался и спадает. Да и власть немножко отступила, например, понизила возраст выхода на пенсию для женщин.

«Большинство лишено ощущения перспективы, что страна куда-то движется»

Помимо экономического, есть и социальные факторы, которые вызывают беспокойство, тревогу, страх по поводу будущего ближайшего. Первое [переживание] связано со страхом болезней детей и близких. Это не страх какого-то конкретного нездоровья, а выражение того, что для людей самое важное, только в негативной форме. 

На втором месте боязнь большой войны. Дело в том, что эйфория и милитаристские настроения, связанные с Крымом и конфронтацией с Западом, кроме некоторого самоудовлетворения, ощущения силы, гордости за то, что мы снова стали великой державой, нас снова боятся и уважают, как уважали СССР, породили чувство неуверенности, не артикулированное и не высказываемое, это другая сторона патриотического подъема. Подспудно люди стали говорить: а чем расплачиваться будем? И этот страх очень силен. 

На дискуссионных и фокус-группах, которые мы проводили, люди говорили, что мы уже вступили в третью мировую войну, но пока что в ее холодной фазе, 56% заявляли, что они очень боятся войны. Это сочетание гордости и неканализируемого страха составляло эмоциональный фон последних лет. 

В россиянах сочетается подогреваемый пропагандой милитаризм и страх большой войныZnak.com

Следующее после страха войны — неопределенность будущего, выражаемая в виде страха перед потерей трудоспособности, перед бедностью, беспомощностью и, что интересно, стихийными бедствиями. Ведь нельзя сказать, что мы живем в районе экстремальных ситуаций — землетрясений, ураганов, эпидемий и так далее. Страх перед стихийными бедствиями — это выражение фонового страха, диффузного, неартикулируемого, который говорит об очень сильном чувстве уязвимости, а перед чем — люди сказать не могут. 

Ну и более артикулированный — страх произвола властей и хронического беззакония.

Позитивные оценки — удовлетворенность, чувство собственного достоинства, ответственность, надежды, уверенность в завтрашнем дне, свобода, гордость за народ — дают две группы: это чиновники и бизнес, аффилированный с властью (вместе с членами семей это вполне ощутимые, измеряемые группы), а также молодежь. В силу возрастных особенностей, естественного оптимизма молодые чувствуют, что у них-то, в отличие от родителей-лузеров, все получится, они-то будут жить лучше. Поэтому до последнего времени молодежь была самой пропутинской группой, ситуация начала меняться буквально в последние два года. 

Ясные представления о будущем — не более чем у 20%, большинство лишено ощущения перспективы, того, что страна куда-то движется. Если в конце 80-х годов к признакам великой державы относились развитая экономика, великая культура и литература, достижения в науке и космосе, то сегодня, по данным апреля этого года, осталось только три составляющих национального самоуважения — громадность территории, сырьевые богатства и военная мощь. 

Я бы назвал это существованием в режиме «и так далее»: в лучшем случае «завтра — как сегодня», «главное, чтобы завтра не было хуже». В целом люди живут на коротком горизонте времени, с тревожностью и неопределенностью, неуверенностью в завтрашнем дне. Если сложить такие составляющие, как, с одной стороны, страх, отчаяние, обиды, зависть, возмущение, ожесточение, агрессию, то есть то, что в социологии называется ресентиментом, а с другой — чувство депрессии, усталости, растерянности, безнадежности, одиночества, мы получим больше 50%. Вот эмоциональный фон, который сопровождает повседневную жизнь людей.

И основная установка жизненной стратегии — пассивная адаптация, приспособление к обстоятельствам без изменений. Люди считают: надо терпеть, и это главная жизненная мудрость. По опросам, 56–60% говорят: жить трудно, но можно перетерпеть. 

«Люди не видят средств и возможности влиять на политику»

Отсюда в массовом сознании возникают крайне негативные оценки настоящего и одновременно — очень сильная идеализация советского прошлого, когда «был порядок, не было коррупции, у всех была работа, когда медицина, образование были бесплатными». Это два взаимосвязанных процесса, один и тот же механизм, то есть критическая оценка происходящего в настоящем невозможна без мощнейшей идеализации прошлого. В особенности в таких самых бедных социальных группах, как сельское население, население депрессивной провинции, малых городов, где очень высоки показатели социальной патологии — пьянства, преступности, очень высок уровень самоубийств.

При этом — что очень важно — люди не хотят брать на себя ответственность и менять свою жизнь, в частности в политике. Это и есть выражение приспособленчества. Сказывается опыт советской жизни, подстраивания под репрессивное государство: не высовывайся, будь незаметным. Или, как формулировал один мой соавтор: «надо прикинуться несъедобным». 

Политика не интересует прежде всего потому, что люди не видят средств и возможности влиять на нее, на тех, кто принимает решения: нет политической партии, общественной организации, которая могла бы представлять их интересы. Чем ближе к собственной повседневной жизни (имеются в виду семья, окружающие, двор, работа), тем больше мера ответственности, в первую очередь за жизнь и благополучие близких, 30–40% считают, что могут оказать какое-то влияние. Об уровне города, региона, страны 85% говорят, что они не в состоянии влиять на принятие решений, что «ничего сделать нельзя». И это демобилизует. 

К тому же запомнилась неудача протестных движений в 2011–2013 годах. Собственно, это и стало одной из причин раскола протеста: бОльшая часть протестовавших или поддерживавших протестные лозунги присоединилась к крымскому большинству, влилась в пресловутые 86%, меньшинство осталось в изоляции.  

«В обществе повышается градус осознания собственного достоинства» 

Перспектива выражения недовольства очень слабая, выхода ему нет. Значит ли это, что протестные настроения исчезли? Нет, это значит, что они перешли в хроническое диффузное состояние общего раздражения, крайнего недовольства. У определенных групп наступает предел терпению. Неуважение, оскорбления, унижения человеческого достоинства становятся невыносимыми. И либо теряешь сам себя, остаешься под произволом власти, которая нагло принимает и продавливает свои решения, либо — «сквер». Для определенных групп населения невыносимость унижения становится катализатором не менее острым, чем падение доходов или недоступность лекарств. Это значит, что в обществе повышается градус осознания собственного достоинства. 

Вообще, число локальных протестов чрезвычайно велико. Высокий рейтинг Путина сопровождается глубочайшим убеждением в тотальной коррумпированности всей системы. По моим грубым подсчетам, каждый день появляется три-пять сообщений о коррупционных скандалах, возбуждении уголовных дел по коррупции. Отсюда глубокое убеждением в том, что деньги в стране есть, но они присвоены эгоистичной, алчной властью. А сделать с этим ничего нельзя. И терпеть больше нельзя, по жизненным показаниям. Поэтому вспыхивают локальные протесты, выступления. Число протестов умножается, потому что это и есть форма проявления раздраженности общества, не находящего возможности решения конфликтов. Центр трудовых исследований [Высшей школы экономики] говорит, что количество забастовок и трудовых конфликтов выросло за три года в 1,7 раза. 

Протесты против застройки сквера в ЕкатеринбургеZnak.com

Очень серьезное повышение. Но оно диффузное, мы имеем дело с обществом, в котором возможности выражения групповых интересов подавлены, протест не превращается в правовое, демократическое, ответственное движение, в участие, так как эти события не попадают на федеральные каналы и не становятся достоянием общественного мнения. Они осознанно стерилизуются, вытесняются. 

Господство [нынешней власти] основано не на прямом насилии, как это было во времена тоталитарной системы, — сегодня нет таких крупномасштабных репрессий, они носят точеный характер и применяются против отдельных активистов и чиновников. Господство основано на обработке массового сознания. Наиболее «тиражные» средства массовой информации — это федеральные каналы. Из 22 федеральных телеканалов 20 интегрированы в три-четыре медиахолдинга и тесно связаны между собой, их активы переплетаются, ВГТРК, «Газпром Медиа», «Национальная Медиа Группа» ведут согласованную политику и фактически контролируют медиапространство. 

Доля аудитории альтернативных СМИ (я называю их так, потому что у нас нет независимых, цензура присутствует практически во всех изданиях, будь то «Новая газета», «Ведомости» и так далее) составляет 8–10%, остальные подчинены и контролируются. Поэтому люди не могут выйти из системы пропаганды. 

А если проанализировать ее содержание, выяснится, что там нет ни одной новой идеи. Все приемы и тезисы пропагандистской работы сложились, по крайней мере, в начале 40-х годов, если не раньше. Аргументы, которые были использованы в отношении Крыма и Донбасса, слово в слово воспроизводят аргументы, которые использовались в Финской войне. Пропаганда не порождает новых идей, новых представлений. 

«Наблюдается моральный некроз, неспособность к сочувствию, сопереживанию»

В конце 80-х — начале 90-х годов Сталин воспринимался однозначно негативно. Шла острейшая критика, причем крайне поверхностная, не касающаяся всего тоталитарного режима. Сталин выступал как инициатор террора, массовых репрессий, как патологическая личность. В 1988–1989 годах в позитивном смысле о нем упоминали 10–12%, большинство считало, что Сталин злодей, что его забудут через 25–30 лет и никто, кроме историков, его не вспомнит. Такими были типичные ответы. Даже на фоне углублявшегося кризиса и разочарования в реформах рейтинг Сталина поднимался очень незначительно.  

Ресталинилизация, нарастание позитивного отношения к Сталину связаны с изменением политики властей. Рейтинг Сталина поднялся с приходом Путина и держится с тех пор. Путин одним из первых государственных деятелей произнес тост за Сталина как организатора Победы — 8 мая 1999 года в Кремле, на приеме в честь выпуска кремлевских курсантов.

«Ресталинилизация, нарастание позитивного отношения к Сталину связаны с изменением политики властей»Znak.com

Ресталинизация проходила очень умело. Признание [респондентами] позитивной роли Сталина не означает желания жить «как при Сталине». Поэтому никто не говорит, что не было массовых репрессий и террора. [Власти] говорят: у каждой страны есть свои темные пятна, нам нечего стыдиться, это не должно закрывать позитивного в фигуре Сталина, его достижений как организатора Победы. Это один аргумент, второй: только железной рукой можно было превратить крестьянскую страну в сильнейшую ядерную супердержаву. Иначе говоря, модернизация и Победа служат оправданием задним числом всех преступлений — красного террора, коллективизации, репрессий, — которые совершало советское государство по отношению к населению. Это то, что приписывают Черчиллю: Сталин нашел Россию с сохой, а оставил с ядерной бомбой. «Сталин — эффективный менеджер». (В этом контексте мы имеем дело, конечно, не с биографией конкретной личности, а с мифом, опирающимся на такие ключевые точки, как модернизация и Победа.) 

Присваивая себе право говорить от имени всех, власть тем самым утверждала, что лучше понимает и знает, что надо для народа, чем сам народ. Для этого надо было нейтрализовать само представление о массовых репрессиях. И это удалось — благодаря системе пропаганды, образования. Сегодня 68% говорят, что Сталин виновен в гибели миллионов невинных людей, и те же 60–65% говорят, что без Сталина не было бы Победы. Нарастает оправдание сталинских преступлений. Если в конце 80-х — начале 90-х годов бОльшая часть считала, что число жертв массовых репрессий составляло десятки миллионов человек (это преувеличение: по данным историков, через ГУЛАГ прошли 17–22 млн), то сегодня больше половины считают, что «около миллиона». Идет резкое преуменьшение масштабов. Как говорят в опросах, «всего миллион». Массовое сознание под влиянием пропаганды совершает переоценку и решает уравнение, взвешивает на весах: Победа, становление СССР как сверхдержавы — стоит ли это миллиона жизней? И две трети опрошенных говорят, что искать виновных в репрессиях не надо.  

Такой же процесс социальные психологи и психоаналитики наблюдали в послевоенной Германии: вытеснение прошлого при преуменьшении преступлений, которые совершались в то время, будто их и не было. 

Это тяжелейшая вещь — моральный некроз, неспособность к сочувствию, сопереживанию, к постановке себя на место других людей.

Важно и то, что пришло поколение, которое не хочет идентифицировать себя с тем временем: мы другие, мы нормальные, мы не «совки», мы не имеем ничего общего с прошлым, мы живем в другой стране, у нас есть мобильные телефоны, мы знаем языки, мы видим гораздо больше. Для них Сталин то же, что Чингисхан или Иван Грозный — давно ушедшая эпоха. И они не понимают, что воспроизводят предпосылки для тоталитаризма — вытеснением памяти о репрессиях, оппортунизмом, приспособленчеством. Они не замечают этого, как не замечают атмосферного давления, и не хотят замечать. 

«Когда надеяться больше не на кого, все надежды концентрируются на одном лице» 

Как все это отражается на отношениях к власти? К концу 2013 года на фоне массовых протестов в крупнейших городах 61% опрошенных говорили, что они устали ждать от Путина исполнения обещаний, а 47% — что не хотели бы видеть его на следующем президентском сроке, что они хотят совершенно другую фигуру из другого лагеря и с другой программой. Но антиукраинская волна, волна пропаганды и конфронтации с Западом восстановили рейтинг Путина и подняли его до предельных значений. Потом пенсионная реформа его уронила, и сейчас он держится на стабильном базовом уровне — примерно 61–66%, которые обеспечиваются всей системой контроля над обществом — пропагандой и политической системой. Это означает слабость не только гражданского общества, но и всей институциональной системы: когда надеяться больше не на кого, все надежды концентрируются на одном лице, на мифе об одной фигуре. 

Что еще обеспечивает стабильность [рейтинга Путина], так это перенос недовольства и раздражения на другие уровни власти и другие фигуры. Первоначальная риторика Медведева («свобода лучше несвободы», «мы строим правовое государство», «модернизация» и так далее) сначала очень сильно подняла надежды и его поддержку, люди думали, что он реально изменит курс Путина. Но когда выяснилось, что это фигура зависимая и вторичная, вновь поднялось недовольство. Крымская история на какое-то время сняла раздражение, но все равно оценка деятельности премьер-министра на сегодня крайне негативная. Действует старый принцип «добрый царь — худые бояре». Недовольство переносится не только на Медведева, но и на деятельность правительства в целом, на Госдуму и прочее.

«Люди никому не доверяют, это наследие советского времени, репрессий»

(ответы на вопросы аудитории)

— Если социально-экономическое положение населения не ухудшится, а останется прежним, Путин может рассчитывать на нынешние 60 с лишним процентов поддержки? 

— На отрезке шести-семи лет поддержка будет снижаться, но в ближайшие годы — вряд ли. Потому что популярность и одобрение Путина держатся на двух факторах. Первый — это безальтернативность. Политическое поле выжжено, других лидеров, которые могли бы составить конкуренцию Путину, нет. На фокус-группах нам постоянно говорят: а кто еще? Второй фактор — надежды, вера в чудо: а вдруг он все-таки выведет страну из кризиса, как удалось в начале 2000-х? Иллюзии — самый прочный материал социального строительства. Иллюзии не требуют подтверждения, люди хотят верить, и все. Если нет средств изменить ситуацию, что еще остается?  

Насколько все это устойчиво? Происходит медленная эрозия. Она сдерживается всей системой пропаганды: Путин занимает 75% всего новостного времени. Если медленное падение доходов продолжится, будет накапливаться не просто раздражение, а острое недовольство. Российская экономика простая и неустойчивая. И если разразится мировой кризис, случится падение цен на нефть (а некоторые экономисты об этом говорят), процессы резко ускорятся. Или если произойдет эскалация военного конфликта, не далеко, где-то в Сирии, а около наших границ, и это закончится плохо, это тоже станет катализатором обострения. Но это все равно не означает смены [правителя]. Росгвардия ведь на что-то создана. «Если звезды зажигают — значит, это кому-нибудь нужно». Но пока я причин [для политического кризиса] не вижу.

— То есть если власть сама не будет создавать себе проблемы, то особых проблем для нее не существует?  

— Ситуация в Екатеринбурге — как раз тот самый случай.  

— Политолог Валерий Соловей предсказывает, что через год-полтора количество протестов увеличится кратно. Ваша оценка? 

— Валерий Соловей прогнозирует это очень давно, но пока его прогнозы не оправдываются. В принципе, я с ним согласен: протестные настроения растут и будут расти, количество выступлений будет увеличиваться. 

Проблема — в общественной солидарности, в способности превратить локальное недовольство в организованное движение. Массовая психология препятствует этому. Стратегия и опыт приспособления, адаптации блокирует эту возможность. Есть очень сильное внутреннее сопротивление, выражающееся в негативном отношении к активистам, к тому же Навальному. Его воспринимают как провокатора, смутьяна, порождающего неприятности. В 2011 году его лозунги поддерживали 40 с лишним процентов, сегодня — на уровне 4–6%. 

К тому же в обществе огромный дефицит доверия, люди никому не доверяют, это наследие советского времени, репрессий. С уходом интеллигенции как института у нас не стало авторитетных групп, моральных, интеллектуальных авторитетов, которым можно доверять.  

Лев Гудков во время лекции

— Исходя из того, что люди симпатизируют советскому прошлому, какой образ лидера востребован ими? 

— Это набор туманных пожеланий. Он должен быть честным, некоррумпированным, решительным, справедливым, заботящимся о людях. В общем, отцом народа. 

— Группа социологов под руководством Сергея Белановского фиксирует возрастающие симпатии к Ленину. Может, это Ленин?

— Ленин возглавлял список самых великих людей в 1989 году, тогда в таком качестве его называли 72%, сегодня — 32%. Это ниже, чем у Сталина (38%), Пушкина и Путина (по 34%). Весь советский пантеон ушел вместе с марксизмом, Марксом и Энгельсом, все старые большевики практически исчезли из поля общественного зрения.

В подготовке материала принимал участие Юрий Гребенщиков. 

Благодарим за содействие Олега Лутохина и Александра Загряжского (Ельцин Центр). 

Источник: znak.com